Советские испытатели космической техники определили предел человеческих возможностей, непревзойденный и по сей день. Один из них Джон Иванович, первый из «наземных космонавтов», работавший завклубом при НИИ медико-биологических проблем.
Когда летом 1960 года из первого отряда космонавтов отобрали шестерых летчиков — Быковского, Гагарина, Нелюбова, Николаева, Поповича и Титова, — не было известно, кто первым из них полетит в космос. И уж тем более никто не знал, какие максимальные нагрузки навалятся на первого космонавта. Рисковать будущими героями — категорически запрещено. Чтобы узнать предел возможностей человеческого организма, требовалось провести смертельно опасные эксперименты на людях «попроще»:
Джон Гридунов, Владимир Пономаренко, Алик Мнацаканян и другие — были первыми «наземными космонавтами», внештатные испытатели, нигде не учтенные «мертвые души» экспериментальной космической медицины.На них испытывали все виды возможных опасностей, поджидающих человека в космосе: запредельные перегрузки и жесткую посадку, кислородное голодание и высокие температуры, бесконечные часы тишины и одиночества. Простой завклубом Джон Гридунов выдержал перегрузку в 19G и невообразимую «ударную перегрузку» в 50G.
Далее воспоминания Д.И. Гридунова:
«В 1960-м я работал заведующим клуба в Институте медико-биологических проблем. Заведовал, значит, всей местной самодеятельностью. В то время у нас тренировались летчики из первого космического отряда, готовились к первому полету в космос. Хорошие, простые ребята. Титова я учил, как Маяковского читать, Быковский прославился тем, что в классе заснул и грохнулся на пол, с Гагариным я в парке Горького пиво пил.
Они у нас в институте жили, врачи им давление мерили, проверяли всеми возможными способами. Ученые хотели выяснить, как человек будет вести себя в космосе, что будет испытывать. Ведь в то время вообще ничего не было известно. Собачки-то погибали в космосе после первых пусков, а мы человека запустить хотели!
По условиям одного из опытов, нужно было просидеть десять дней в барокамере, заполненной кислородом, в полном одиночестве, в полной тишине. Космическую обстановку имитировали. Был в отряде Валя Бондаревский, совсем молодой парень. У него в барокамере стояла электроплитка, еду подогревать. На десятый день, когда пора было выходить, Валя снял с себя датчики, протер кожу ваткой и бросил. Ватка попала прямо на эту плитку. Пламя, кислород взорвался. Валя весь обгорел. Несколько часов пожил, и всё. Когда мы его хоронили, Леонов прочитал стихотворение. Сейчас не вспомню дословно, но суть была такая: «мы полетим, и ты будешь с нами». Генералы со слезами на глазах стояли.
Я и раньше хотел участвовать в испытательной работе, но после этого случая окончательно решился. В испытатели брали авиационных техников и механиков, а я во время войны как раз был механиком на штурмовике Ил-2 и бомбардировщике Пе-2. Надо было только медкомиссию пройти, чтобы стать испытателем космической техники. Меня, правда, еще из-за имени мытарили: почему, спрашивают, Джон? Да все просто: отец, пулеметчик Красной армии, в день моего рождения 6 октября 1926 года, полез в календарь и выяснил, что в тот же день родился Джон Рид. Тот, который написал «Десять дней, которые потрясли мир». Вот отец меня Джоном и назвал.
Я, можно сказать, с рождения привык преодолевать трудности, быть в гуще проблем. Я даже родился в тачанке. Отец отстреливался из пулемета от басмачей, а мать в той же тачанке меня рожала. Так что, когда я начал заниматься испытаниями космической техники, для меня было совершенно естественным выполнить не столько, сколько нужно, а в несколько раз больше.
Прослышали про летчика, который потерпел крушение где-то в северном море и бултыхался в ледяной воде, пока его не нашли. А если космонавт вот так попадет? Значит, нужно испытать, как поведет себя скафандр в ледяной воде. «Джон Иванович, давай».
В Томилино оборудовали ангар без окон, без дверей, поставили туда бассейн — у стенок лед, посередине полынья. В эту полынью меня и сбросили. На каждом сантиметре тела датчики, поверх шелковое белье, снизу надувной матрас. Сорок пять минут гребу, согреваюсь, потом пятнадцать минут отдыхаю. Сначала за этим действом наблюдала правительственная комиссия: все в валенках, в шубах, с ноги на ногу переминаются. Постояли, да через час развернулись и ушли: холодно же. Наутро вернулись и аж руками всплеснули: «Живой!» Удивились, значит, они. Меня вытащили, первым делом дали кружку спирта. Я выпил — вода водой. Еще одну — эффекта ноль. Пошел домой, съел горячего борща — не согреваюсь. Тогда набрал полную ванну кипятка и залез туда, только так и согрелся. Потом все удивлялись, как у меня от перепада температур сердце не разорвалось. 13 часов 25 минут в ледяной воде, по заключению врачей, температура на стопе была 5 градусов, тела — 34,3.
В другой раз меня и еще одного испытателя, Сашу Селезнева, посадили в «шарик» Терешковой и дали такую дыхалочку, чтобы мы дышали тем же, что выдыхаем. Был специальный компрессор для восстановления воздуха и поддержания температуры. Но он постоянно отказывал, поэтому дышал я не пойми чем. И так мы с Сашей Селезневым должны были просидеть пятнадцать суток. Но пятнадцатый день пришелся на воскресенье и, естественно, никто не поперся нас с Сашей из шарика вытаскивать. Так что мы еще сутки сверх нормы просидели. Когда люк открыли, Селезнев позеленел и упал в обморок от свежего воздуха. Его сразу же в госпиталь повезли, а я на работу пошел, в клуб. Шарман, как говорится.
Самым сложным был полет на Луну. Королев сказал, что на человеке, который туда полетит, нужно испытать всё, что может произойти практически и теоретически.
В 1971-м Волков, Добровольский и Пацаев погибли из-за разгерметизации спускаемого аппарата. Эта трагедия пример того, что может произойти с человеком в случае разгерметизации космического корабля или скафандра в космосе. Такого «прямого соприкосновения» с космосом боятся все космонавты. Нам, испытателям, предстояло сымитировать семь суток полета до Луны в полном облачении, то есть в скафандрах. А также испытать резкое раздувание скафандра в ситуации разгерметизации корабля на высоте 30-40 тысяч метров.
Скафандр раздулся, как положено, но меня швырнуло и нога зацепилась за провод, я двинуться не мог. «Джон Иванович, прекращаем эксперимент?» А я думаю — такая ситуация может быть? Может. Значит, надо испытать, продолжаем эксперимент.
Кормили нас через трубочку творогом. Оператор, должно быть, замешкался, и дал мне столько этого творога, что он разлетелся по всему скафандру и начал вонять. Пришлось в вонючем скафандре «на Луну лететь». Потом панели отопительные включили- с меня пот градом. Кислород начали перекрывать. Я спрашиваю дежурного:»Что, и такое может быть?» Может, говорит. Я не выдержал и завопил: «;Да я ж тебя убью, сволочь, фашист ты проклятый!» И, как назло, седьмой день эксперимента опять выпал на воскресенье. Снова пришлось до понедельника терпеть.
Чего еще боится космонавт? Подъема. А это центрифуга. Ее боятся абсолютно все космонавты. Комаров после нее ходил зигзагами. Что такое центрифуга? Такой вопрос задали студентки на встрече в МИИТе космонавту Береговому. «Как бы вам сказать. Это словно попасть в объятья настоящего мужчины». Так Береговой перед студентками шутил, а на самой центрифуге не до шуток. На все тело наваливается страшенная тяжесть. Кажется, сейчас раздавит. А потом тело начинает течь, как вода. У меня было полное ощущение, что нос ниже подбородка съехал.
На спуске тоже могут быть проблемы. Один человек возвращался на Землю в кресле. Но на Луну собирались отправить экипаж из трех человек, а значит спускать их надо в корабле. А если посадочный парашют не раскроется? Какой удар человек сможет выдержать? Давай, говорят, на Джоне Ивановиче проверим. Будто знали, что я всё выдержу. Сделали четырнадцатиметровую вышку и сбрасывали оттуда капсулу с испытателями. Правда, ученые, прежде чем на живых людях это дело испытывать, пробовали сбрасывать трупы. Для этого эксперимента десяток трупов из Склифосовского специально привезли. И у всех покойников позвоночники повылетали. Во время «моего» эксперимента со мной в капсуле были еще три штатных испытателя. На 38G все они вдруг отказались продолжать. Позвоночник боялись повредить, ясное дело.
А я в таких случаях всегда спрашивал: сколько американцы дали? Значит, будет больше. А потом еще больше. Споткнулся я на 43G. Когда тебя сбрасывают, человек инстинктивно старается сжаться в кулачок, а этого делать нельзя ни в коем случае; сразу удар вдвое сильнее. Надо, наоборот, вжаться в кресло, нас даже ремнями специально притягивали. И обязательно надо на выдохе — для этого команду готовности мне в капсулу передавали. На 43G генерал, который вел эксперимент, отдал команду «Внимание! Приготовиться!» Я выдохнул, а команды «Вниз!» нет, я и вдохнул. И в тот самый момент, как я вдохнул и отошел от кресла, они меня и сбросили. Три дня потом голова гудела. Как голова прошла, я до 50G дошел. Дальше установка сломалась.
Не знаю, как я всё это пережил. Наверное, везло сильно. Это геройская профессия — инвалидами люди становятся, часто бывают смертельные исходы. Сами испытатели вам скажут, что всё нормально, всё в порядке. Да как же нормально, если два испытателя из трех уходили с работы по инвалидности? Ни у кого из этих людей нет ни медалей, ни наград. На меня в 2006 году написали представление к званию героя России, перечислили все мои заслуги. Анатолий Перминов (руководитель Федерального космического агентства в 2004-2011 годах) посмотрел и говорит: «Это не герой, это дважды герой!» И что? И ничего.
Хочу вот книгу написать, пока всё помню. Столько впечатлений за восемьдесят шесть лет жизни накопилось. Большая должна получиться книга. Шарман, мягко выражаясь.»
Скончался Д. И. Гридунов 12 августа 2015 г. на 89-м году жизни, похоронен на Митинском кладбище в Москве.
0 комментариев